Всем привет!! Раз уж все переехали, то я тоже не буду отставать и выложу свое творчество
Что ж, с самого начала...
Девочка из другого круга
Санкт-Петербург. 1910 год.
1.
В классе латыни, расположенном на втором этаже здания гимназии, было невыносимо душно. Мухи лениво ползали по потолку и партам и назойливо жужжали, мешая гимназисткам сосредоточиться на латинском уроке.
У черной доски стояла худощавая преподавательница и произносила на латыни фразу за фразой, жестами требуя от девушек повторять за ней. Время от времени в классе раздавался сухой скрип – она писала мелом на доске непонятные гимназисткам слова.
По стенам и партам плясали золотые солнечные зайчики, а в настежь распахнутые окна нагло лезли пахучие ветви липы и наполняли класс терпким ароматом. Солнце так сильно нагревало классную комнату, что девушки то и дело вытирали капельки пота со лба и висков. Некоторые из них с надеждой поглядывали на деревянные настенные часы с зеленой кукушкой, выскакивающей, чтобы возвестить о начале нового часа. Но время словно замерло на месте. Казалось, уже прошла целая вечность с тех пор, как начался урок латыни, а маленькая кукушка, всегда приводящая гимназисток в восторг своим мелодичным пением, еще ни разу не вылезла из своего деревянного гнездышка.
Слева, у окна, сидела девушка. Она легко облокотилась об парту и подперла щеку рукой. Она ничем не отличалась от других гимназисток. Такое же коричневое платье с тесным воротничком, охватывающим ее тонкую шею, пальцы, покрытые черными чернильными пятнами, золотисто-русая коса, обвившая хорошенькую головку.
Но, тем не менее, она невольно притягивала взгляд. Это была Наташа Панаева, Натали, как ее все называли.
Темные глаза, почти черные, окаймленные длинными ресницами, придавали ее узкому смугловатому лицу с мягкими скулами выражение страстной силы.
Она загляделась в окно и совершенно забыла об уроке.
Вдруг в классе раздался резкий треск, похожий на холостой выстрел, и в ту же минуту классная комната наполнилась мелодичным пением кукушки, выскочившей из настенных часов.
Преподавательница нехотя сделала жест, позволяющий девушкам покинуть классную комнату. Обрадованные гимназистки, стараясь не испачкаться, закупорили чернильные пузырьки и направились к выходу – их ждал долгожданный отдых.
- Mademoiselle Панаева, подойдите сюда, - резкий голос женщины заставил вздрогнуть Натали, невольно задержавшуюся в классе – она задела рукой пузырек чернил, весь покрытый черными разводами, и на парте расплылось небольшое черное пятно.
Пунцовая от смущения, Натали попыталась его вытереть, но только сильнее запачкала пальцы. Она резко выпрямилась, спрятала испачканные руки в карманы платья и подошла к преподавательнице.
- Да, madam. – Натали чуть наклонила голову и присела.
- Я следила за вами в течение урока, - сухой голос преподавательницы становился все более раздраженным. – За весь урок вы не произнесли ни единой фразы, не записали ни одного слова и вообще, словно не присутствовали в классе! – ее голос сорвался на фальцет.
- Да, madam, – просто и почти весело ответила Натали.
Женщина задохнулась от такой неслыханной дерзости. Больше всего ее раздражало спокойное достоинство девушки и ее внимательный, но безразличный взгляд.
- И чем вы, позвольте узнать, занимались, когда остальные гимназистки были заняты латинским уроком?
- Я думала, – просто ответила она, как будто думать на уроке, вместо того, чтобы твердить латинские фразы, было допустимо.
- Вы перешли все границы, mademoiselle Панаева, – тон преподавательницы был сухим и деловитым. – Извольте покинуть классную комнату.
Натали легко поднялась и оправила платье. Потом пошла к двери, но, взявшись за латунную ручку, услышала за спиной резкий голос.
- Сейчас я поднимусь в кабинет начальницы гимназии и буду говорить с ней относительно вашего поведения. Идите.
Едва Натали затворила за собой дверь, на нее налетела с вопросами ее подруга, Наденька Никулина – высокая, полная, с длинной русой косой, завязанной черной лентой, и глазами цвета желудя.
- Наташенька, что она хотела? – румянец на щеках Нади выдавал ее волнение – она всегда краснела, когда волновалась или переживала.
- Я получила выговор. – Натали весело улыбнулась, как будто это был незначительный пустяк, и, обняв Наденьку за полную талию, повела ее в гимназический дворик.
- И тебя вызовут к начальнице гимназии? – от испуга Надя открыла рот, отчего на ее лице появилось довольно глупое выражение. – И ты ни капельки не боишься?
- А почему я должна бояться? – рассмеялась Натали, села на траву и прислонилась спиной к шершавому стволу раскидистой липы. Она закрыла глаза и тихо вздохнула.
- Ты только послушай, какой аромат! – Натали обратилась к подруге, не открывая глаз.
Ветер шевелил тоненькие листочки, и при каждом легком порыве они тихо шелестели.
Воздух был настолько свеж и напоен весной, что хотелось дышать им не переставая и подставлять лицо под теплые поцелуи солнца.
- Натали, тебя вызывает в свой кабинет начальница гимназии! – к подругам подбежала маленькая, востроглазая Танечка Нехлюдова, гимназистка из параллельного класса, с белыми пятнами мела на коричневом платье и растрепанной прической. Она была известна тем, что всегда ластилась к преподавателям, всегда все узнавала первой и не гнушалась выполнять поручения начальницы гимназии.
Голос Тани был очень громкий и довольный от того, что она сообщила такую неприятную новость и что все вокруг слышат это.
Натали открыла глаза и насмешливо посмотрела на Нехлюдову. Наденька, вся красная от волнения и охватившего ее раздражения, тоже с вызовом глядела на Таню.
- Вас, должно быть, это очень радует? – Натали поднялась с травы и теперь в упор смотрела на Таню. Уже привычным движением она поправила косу, расправила складки платья и, улыбнувшись девочкам, глядевшим на нее с некоторой тревогой, побежала наверх - в кабинет начальницы гимназии.
2
Кабинет был просторно-светлым и таким безукоризненно чистым, что казался неуютным и нежилым. На стене, напротив окна, висел большой, писаный маслом, портрет царя. Окна были раскрыты, так что в помещение врывался легкий ветерок, тихо колыщущий белые накрахмаленные занавески. На столе в хрустальной вазочке стояли свежие, душистые ландыши.
Анна Михайловна, в строгом платье, моложавая, но уже седая, с красиво убранными волосами, сидела за столом и, строго сведя брови, смотрела на закрытую дверь кабинета.
Послышались легкие шаги, и в кабинет, слегка запыхавшись, вошла Наташа, аккуратно присела и подняла глаза на начальницу.
- Вы вызывали меня, madam? – невозмутимо поинтересовалась девочка.
- Раз вы здесь, значит, я вас вызывала, Натали, – Анна Михайловна тоже была невозмутима. – Во-первых, я бы хотела поговорить с вами относительно вашего сегодняшнего поведения в классе латыни. Эмма Эрнестовна сообщила мне, что вы не только не слушали урок, но и позволили себе быть дерзкой по отношению к ней. Это возмутительно и выходит за рамки приличия. Вы должны иметь в виду, что такое поведение недопустимо по отношению к учителю и просто к человеку, старшему вас по возрасту. Что вы на это скажете, Натали?
- Я была неправа и обещаю, что подобного больше не повторится. – Натали с мягкой улыбкой выслушала выговор и хотела было подняться со стула, но ее остановил голос Анны Михайловны.
- Вы должны это учесть, иначе мне придется принять несколько другие меры, вам следует хорошо подумать об этом. Подождите, я еще не все вам сказала. Во-вторых, я получила письмо для вас от вашего отца. – Женщина с шумом открыла ящик секретера, вытащила письмо с аккуратными сургучовыми печатями и протянула его Натали.
Девочка взяла письмо, сорвала печати и с любопытством развернула, но, пробежав глазами по первому листку, решила прочитать письмо вне стен кабинета.
Начальница кивком головы дала понять, что Натали может идти, и девочка быстро вышла из кабинета.
« Дорогая моя Натали, надеюсь, ты в добром здравии. Рад сообщить, что дела в усадьбе идут хорошо, за зиму и весну удалось отстроить заново левое крыло дома, где раньше была твоя комната. Еще вокруг дома появилась чудная белая веранда с резными перилами. Так хорошо, сидя на веранде, пить по утрам чай и читать утреннюю газету!
Но я вынужден уехать в Москву, с моей дорогой женой, а твоей мачехой, Анастасией Кирилловной. В поместье останется Сонюшка, вдвоем вам будет не так скучно коротать время в деревне; я надеюсь, вы поладите, когда ты, моя дорогая Натали, приедешь на лето в усадьбу. А именно в этом смысл моего письма к тебе, в этом заключается моя просьба, дорогой дружок.
Также надеюсь на твое благоразумие. Хочу заранее сообщить тебе, что в усадьбе будет гостить мой старый друг, Павел Николаевич Марковский, с сыном, молодым гимназистом последнего класса. Ты, должно быть, помнишь Павла Николаевича, он видел тебя еще девочкой, на похоронах твоей матери.
Дорогая моя Натали, я желаю, чтобы ты приехала в усадьбу как можно скорее. Занятия в гимназии заканчиваются 1 июня, наступает лето. Дел в усадьбе немного, но нашим дорогим гостям нужно гостеприимство и внимание, а Сонюшка одна не справится. (Ты же знаешь, что она бывает порой безответственна и легкомысленна).
Так что я жду, когда ты приедешь, тогда мы с Настасьей Кирилловной сможем без зазрения совести покинуть усадьбу. Еще раз повторяю, Натали, я жду тебя.
Любящий тебя отец К.П.Панаев
Натали тихо вздохнула и отложила в сторону листки, исписанные густым, убористым почерком отца. Каждое слово в письме дышало эгоизмом, и Натали понимала это как никогда.
Закрыв глаза, она попыталась вспомнить Марковского. Но в памяти почему-то всплыли далекие воспоминания о похоронах матери.
… Авдотья Яковлевна долго и мучительно умирала от чахотки. Всегда бледная, с красными неровными пятнами на впавших щеках, с черными косами, переброшенными на грудь, она садилась в постели и долго глядела невидящими глазами куда-то вдаль. А потом неожиданно заходилась в мучительном приступе удушающего кашля, падала на подушки, прижимала руки к лицу и, вся застывшая от боли, вытирала их об полотенце. Из белого оно становилось красным…
Натали, тогда семилетняя девочка, горько, бесшумно плакала, когда слышала, как мать заходится в кашле. Вся ее детская душа рвалась к любимой матери, но девочку редко пускали в комнату, где лежала умирающая, боясь заразы.
Авдотья Яковлевна умерла в последний час ночи, задохнувшись в мучительном приступе кровавого кашля.
Когда кто-то, нерешительно пощупав пульс, сказал: «Умерла», Натали, не спавшая всю эту долгую ночь, босиком, в короткой распашонке, вбежала в комнату и, увидев худое, изломанное приступом тело матери, черные, навсегда застывшие глаза и жуткую полуулыбку на бледных губах, поняла: мама ее умерла, не успев с ней попрощаться. И тогда Натали зарыдала в голос, бросилась к матери и обняла ее своими худенькими ручонками, вцепилась в мертвое тело и не хотела отпускать…
А потом были похороны, которые ярко запечатлелись в памяти Натали.
Вырытая могила пугала своим большим красноглинистым зевом. Натали было страшно представить, что в эту темную яму опустят ее мать и забросают землей…
Комья мокрой черной земли пахли дождем и смертью. Гроб, наспех сколоченный и еще не потерявший запаха свежевыструганного дерева, стоял рядом с выкопанной ямой, весь покрытый мокрыми изломанными цветами, под которыми едва была видна покойница.
Безмолвная черная толпа, обступившая могилу, ждала, когда священник закончит отпевать усопшую. Натали, стоявшая около гроба, не утиравшая слез, катившихся по лицу, смутно запомнила равнодушно-заплаканные лица провожающих в последний путь ее мать. Холодный дождь мокрыми плетьми хлестал по лицам и заливал водой глубокий зев могилы.
И вот последние минуты, мучительные, бесповоротные.
- Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней…
Гроб закрыли, сбросив мертвые цветы на землю, заколотили и стали опускать. Натали, не видя ничего из-за слез и дождя, подошла к могиле и, взяв мокрый ком земли, бросила его на деревянную крышку гроба, навсегда закрывшую ее мать.
Ком земли упал с гулким стуком. Вслед за ним забарабанил дождь комьев, которые торопливо бросали на гроб двумя лопатами, пока на могиле не вырос невысокий холмик.
Потом были поминки, тихие, мучительно-длинные, на которых больше ели и пили, чем произносили скорбные хвалебные речи в память об усопшей. Натали сидела на коленях у отца, странно прямая и неестественно спокойная, и тихо, без слез, выслушивала одинаково пустые слова сочувствия. Отец рассеянно похлопывал ее по плечу, а сам пил водку, рюмку за рюмкой, стараясь заглушить усталость и боль утраты.
Одним из последних подошел моложавый мужчина лет сорока, с черными, но уже посеребренными сединой волосами и пронзительным взглядом голубых глаз. Это и был Павел Николаевич Марковский.
Проговорив приличествующие слова сочувствия, он, ни разу не взглянув на Наташу, ушел прочь. Это было единственное, что Натали могла о нем вспомнить.
А через два года после смерти Авдотьи Яковлевны отец Натали снова женился на немолодой уже, но сохранившей красоту Настасье Кирилловне, у которой, в придачу к дворянскому происхождению, была дочь от первого брака, Сонюшка, с детства пустоголовая и легкомысленная.
Отогнав невеселые мысли, Натали встала со скамьи и пошла по коридору, соединяющему корпуса гимназии, в комнату, которую она делила с Надей.
- Наташа! Разве можно так надолго пропадать? – Красная от волнения, Надя встретила ее на пороге. – Тебя наказали? Она сильно тебя ругала? Она…
- Надюша! – Натали порывисто обняла подругу. – Я уезжаю, совсем скоро…
- Тебя исключили из гимназии? – Надины губы задрожали от волнения.
- Нет, глупенькая, - Натали еще крепче прижалась к Наде. – Отец написал письмо, он желает, чтобы я уехала на лето в усадьбу…А я так я не хочу ехать! – Черные глаза Натали заблестели от сдерживаемых слез.
- Почему? – Наденька с недоумением посмотрела на Натали. – Ведь в деревне, должно быть, так чудно! Свежий воздух, озеро… Почему ты не хочешь ехать?
- Отец написал, что в усадьбе будет Соня, она раньше меня приедет из гимназии. – И еще, - Натали недовольно нахмурилась и отошла к настежь распахнутому окну – там будет гостить друг отца, Марковский, со своим сыном. Я плохо помню Марковского, но помню, что в день похорон моей матери он мне не понравился.
Натали задумчиво обняла себя руками и исподлобья посмотрела на Наденьку.
- Я так не хочу ехать! – повторила она, но уже с какой-то безотчетной тоской.